Блокадный Ленинград-глазами детей.

 

         Война. От одного произношения этого слова «Война» становится жутко и больно в душе и на сердце.

         Ленинград. Блокада. 900 дней и ночей. Ужас и безумие. Кровь и смерть. Холод и голод.

         Сердце сжимается и стонет от боли, а слеза течет по лицу, теряясь в марщинах, и руки нервно перебирают платок.

         Я буду сегодня говорить о том страшном времени от имени Феклистовой Веры Георгиевны, на долю которой в восьмилетнем возрасте выпали неимоверные трудности. Иными словами, блокадный Ленинград-глазами ребенка.

         Родилась Вера Георгиевна в п. Морозова Всеволжского района, Ленинградской области (пригород г. Ленинграда), в районе завода, изготавливавшего порох. Отец – Советин Георгий Георгиевич, 1898 года рождения. Он участник Финской, первой мировой и второй мировой войн. В первую мировую отец служил моряком на крейсере «Аврора».

         Мать – Советина Варвара Георгиевна, 1900 года рождения. Родилась в Риге в достаточно богатой семье закончила институт благородных девиц. Здесь же, в Риге и вышла замуж за Советина Георгия Георгиевича, Переехав затем в поселок Морозова, на родину отца, братья – Николай, 1920 года рождения и Виктор, 1930 года рождения.

              1941 год. Беззаботное веселое летнее время. Вере 8 лет, целыми днями она вместе с братом и другими сверстниками пропадала на речке, в лесу, гоняла с мальчишками в футбол.

         22 июня 1941 года, воскресенье Вера быстро оделась. В доме никого не было, и она выбежала во двор. Под старой яблоней стояла мама, закрыв лицо. Ее плечи время от времени вздрагивали. Вера подошла к ней. Варвара Георгиевна резко схватила ее за плечи, прижав к груди, стала тихо причитать: «Война, Верунчик, война»! Девочка, не поняв смысла слов, сказала: «Ну и что же, мама? Ну и пусть. Не надо плакать». Мама отодвинула Веру от себя, посмотрела ей в глаза и, ничего не сказав, взяла ее за руку. Они пошли в центр к репродуктору, возле которого собрался почти весь поселок. Тут же были отец и братья. Женщины плакали, мужчины опустив головы, молчали. А дети? А дети, еще не осознавая всего ужаса сообщенного, весело толкали друг друга, строили смешные рожицы. И к общей радости детей, некто из взрослых их не одергивал.

         Репродуктор замолчал. Люди стали расходиться. Всю дорогу до самого дома семья шла, не проронив ни слова. Уже дома мама, присев на диван, спросила у отца: «Гриша, что же теперь будет!»

         Вера Георгиевна, вспоминая, говорила, что такого каменного лица у отца она никогда не видела, а мама казалось слабой и беззащитной. Вот тогда то девочке впервые стало страшно, и она подумала, что слово «война», услышанное из репродуктора, - это, наверное, плохое слово, раз уже оно в один момент так изменило маму и папу.

         И потянулись напряженные дни, дни ожидания чего-то, что коренным образом изменит жизнь не только Советиных, но и всех жителей поселка.

         В поселке появилось много военных, усиленно охранявших пороховой завод. Все чаще стали уходить односельчане на фронт. Ушел на фронт и отец. Его провожали всей Всю дорогу Григорий Георгиевич крепко сжимал и не отпускал руку дочери. Вера Георгиевна говорит, что до сих пор она чувствует это пожатие.

               Мама продолжала работать секретарем в сельском совете, сопровождала детей, оставшихся без родителей, в детские дома. Возвращалась она, уставшая и измученная, засыпая на ходу. Коля работал в заводской столовой, Витя иногда ходил в школу, но больше оставался с Верой дома.

                  Все чаще стали слышны выстрелы. Немцы подходили к Ленинграду. Их голоса были слышны с чердака дома, куда Витя с Верой залазили украдкой. А однажды Вера, пройдя мимо чердачного окошка, услышала за спиной свист пули. Это был снайпер со стороны Шлиссербурга, захваченного в сентябре 1941 года. Больше они туда не заглядывали.

         Еды становилось все меньше, все чаше появлялось чувство голода. Решили забить корову. Но как-то, проснувшись в один из дней, коровы не обнаружили. Ее украли. Мама, расстроенная, ушла на работу, а братья и Вера пошли по соседним дворам, а потом и в лес искать корову.

         Когда ходили по лесу, со стороны поселка был слышен тяжелый гул бомбардировщика и взрывы. Корову нашли в лесу сравнительно далеко от поселка, привязанной к дереву, кто-то, видимо, решил прийти за ней попозже. Коля отвязал ее, и они пошли домой. Выйдя из леса, дети в изумлении остановились: весь поселок был в дыму и пожаре от разрушенных домов. Но еще ужаснее было, когда вместо дома они увидели огромную черную дыру. Он полностью был разрушен фашисткой бомбой.

         Втроем они до глубокой ночи просидели у этой дыры, пока не пришла мама. Мама, взглянув на то, что осталось от дома, только глубоко вздохнула. После недолгого молчания вся семья пошла к родственникам. Прожив у них несколько дней, их и еще несколько семей поселили в двухэтажном доме, когда-то специально построенном для рабочих порохового завода.

         Корову тут же зарезали, и это было настоящим спасением от голода, все чаще и чаще дававшем о себе знать.

         К середине осени днем участились обстрелы фашистами из дальнобойных орудий, а ночью сбрасывались с самолетов зажигательные и фугасные бомбы. На глазах у Веры рушились жилые дома, школа, больница. Днем из окна был виден горящий Ленинград. Вера Георгиевна любила этот город. Их семья почти каждый выходной ездила в Ленинград или к родственникам, или просто побродить по улицам и паркам. А теперь этот красивый город был объят пламенем. Из разговоров мамы и Коли, а также соседей, Вера поняла, что немцы окружили город. В это окружение попал и их поселок.

          Вера Георгиевна, улыбнувшись, сказала, что окружение, тогда в ее понимание это значит, когда немцы, взявшись за руки и образовав круг, шли на их город и поселок.

         Корова давно съедена, съедены и все запасы. Все время хотелось есть. С нетерпением Вера с Витей ждали Колю, работавшего на заводской кухне. Коля приносил им немудреную похлебку, на которую они набрасывались с жадностью, все проглатывая и не пережевывая, хотя как говорила Вера Георгиевна, там и жевать – то было нечего. Но есть все равно хотелось.

         Был такой случай. Вера, стащив пай хлеба, предназначенный для всех членов семьи, спрятавшись съела его. Витя, обнаружив пропажу, накинулся на Веру. А Вера, рыдая, кричала: «Это не я, не я, это мышка съела». В спор вмешался Коля. В этот вечер похлебку ели без хлеба. 

         Вскоре Варвару Георгиевну перевели в Ленинград, где она продолжала заниматься детьми-сиротами, Коля ушел на фронт.

         Жизнь становилась все невыносимее. Кроме постоянного чувства голода, измучил и холод. В комнате стояла буржуйка, топили всем, что могло гореть. Варили кипяток, пили и хоть немного согревались, а иногда и просто горячей водой. Спали одетыми, но холод все равно пронизывал до костей. Замучили вши, и Варвара Георгиевна подстригала Витю и Веру наголо.

         Люди, говорила Вера Георгиевна, были измучены еще и непрерывными бомбежками и обстрелами. По полдня приходилось проводить в бомбоубежище, в подвале, наполовину затопленной водой. Холодно. Сыро. Мелкая дрожь, был слышен стук зубов.

         Вера с Витей начали пухнуть, кровоточили десны, шатались зубы. Голод взял свое. Хлеб был их единственным питанием. Давали его по 125 г. в день. Истощенные голодом, Вера и Витя иной раз не могли принести воды из реки и зачастую топили грязный от пепла и сажи снег.

         Однажды Витя пошел за водой, а Вера, взяв карточки – за хлебом в магазин. В это время начали бомбить. Свист грохот. Вера сжалась в комочек и прислонилась к забору. В нескольких метрах прогремел взрыв, и ее ударной волной отбросило от этого забора. Очнувшись, Вера поднялась с земли и увидела на месте девятиэтажного дома, за которым находился магазин, одни руины. Среди этих руин Вера увидела искореженную колыбельку, а в ней то, что  осталось от ребенка. Вере стало плохо, и она присела на корточки. Тут же к ней подбежал какой-то мальчишка и выхватил хлебные карточки. Девочка, рыдая, вернулась домой.

         В этот день она с Витей впервые пошла по помойкам ловить кошек, собак, собирать хоть какие-то очистки. И таких как Вера с Витей, оказалось много. Если удавалось собрать картофельные очистки, их тут же съедали, даже не помыв. Но был улов и покрупнее – кошка, а то и собака, такие же тощие, как и они сами. Это был настоящий праздник. Казалось, что вкуснее, они никогда ничего не ели. Летом было проще: собирали дикорастущие съедобные травы, ягоды, грибы. Маму они почти не видели, чаще всего она приходила ночью, когда дети спали. Ложилась рядом с детьми и молча гладила их по голове. Просыпаясь иногда они обнаруживали маленький кусочек хлеба, который тут же съедали.

         Кроме голода и холода, в городе царила смерть, особенно зимой. Иногда трупы вереницей везлись на санках либо в то, во что был одет умерший. Мертвых укладывали  штабелями в одну общую могилу на Пискаревском кладбище, не засыпая, потому что поток людей, погибших от холода и голода, казалось, был нескончаемым. Хоронившие сами были похожи на трупы, но только лица живые, истощенные от голода, замерзали от холода, изнеможенные непосильным трудом. Дети хоронили родителей, родители детей. Слез небыло.

         Зимой 1942 г. умерло больше половины родственников Советиных.

         В 1975 г. Вера Георгиевна приезжала в Ленинград с болью в сердце она ходила по знакомым улицам, нашла дом, в котором она жила до эвакуации. Вновь и вновь проносились картины той страшной жизни. Была она и на Пискаревском кладбище. Но больше пяти минут не выдерживала: сердце бешено билось, казалось, было слышно, как пульсирует в висках кровь, а слезы застилают глаза от воспоминаний.

         Буквально перед снятием блокады семью Советиных эвакуировали на Большую Землю через «Дорогу жизни» по Ладожскому озеру.

         Семью Советиных, как и многих других, посадили в полуторки и повезли. Весь путь проходил под непрерывными бомбежками и обстрелами. Три машины были уничтожены бомбами, а машина, шедшая за той, где находились Советины, ушла под лед. Ужас, кровь, крики о помощи…

         Людей привезли на железнодорожную станцию (названия Вера Григорьевна не помнит). Истощенных и изнеможенных, их погрузили в товарный вагон. Куда везут – никто не знал.

         Эвакуированным давали пай, но многие в дороги все же умирали. На коротких остановках мертвецов снимали.

         Вера Григорьевна помнит, это проезжали через Сталинград. Но от города осталось только название. Он практически был стерт с лица земли – руины, пожар, сажа, пепел.

         Проехав через Сталинград, они узнали, что их везут на Кавказ, Советины попали в Георгиевск, откуда их затем повезли в Кизляр. В Кизляре их подселили к одной семье. Вера сразу же  заболела малярией. Они чудом выжили.

         Маму, как  имевшую образование, пригласили работать в сельский совет. Но весе же жилось очень трудно. Голод, время от времени преследовал и здесь. Какие хорошие вещи были, поменяли на продукты в соседнем селе. Но зато, говорила Вера Георгиевна, здесь не было ни воя сирен, ни тяжелого гула бомбардировщика и звука падающих бомб, ни свистящих пуль.

         Советины долго привыкали к этой тишине, постоянно опасаясь, что эта тишина обязательно будет нарушена.

         Затем маму направили в Прасковею, назначив заведующей маслозаводом. Вот тогда-то мы с братом, рассказала Вера Георгиевна, так напились вдоволь молока, что попали в больницу, но какое же все таки это было наслаждение!

         В Прасковее, в 10 лет, Вера Григорьевна пошла в 1 класс. Но учиться ей пришлось недолго… вновь перевили на этот раз в Дудановку, но здесь было только 4 класса. И тогда… обратились с просьбой председателю крайисполкома – Суслову о переводе ее в село Петропавловское, так как ей надо учить детей.

         Так, семья Советиных попала в село Петропавловское. В 45 вернулись отец и брат Коля. В 50 году Вера Григорьевна закончила 7 класс и уехала в Буденновск, где в 54 году закончила педучилище. В этом же году она была направлена в Казахстан, Гурьевскую область. Вера Григорьевна до 1961 год проработала учителем русского языка и литературы в Казахской школы А красное красивое платье она себе все-таки пошила только не для работы выходное. В 54 году вышла замуж за Феклистова Ивана Алексеевича. Родила двоих детей. В 61 года умер отец. Вера Григорьевна со своей семьей вернулась в Петропавловское, где проработала в школе до 2001 года 40 лет, сейчас Вера Григорьевна на заслуженном отдыхе. Удостоверение участник блокадного Ленинграда.

         Об этой страничке своей жизни Вера Григорьевна не любит вспоминать. Настолько ярко, описанные эпизоды военного детства остались в памяти, что иногда до сих пор снятся по ночам.

         И еще Вера Григорьевна сказала одну очень важную вещь Ленинградцы – в нечеловеческих условиях смогли остаться людьми. Голодные замерзающие люди не перессорились между собой из-за куска хлеба, из-за полена дров. И действительно люди, пережившие блокаду, до сих пор помнят глубокую человечность безмерно страдающих ленинградцев, их доверия их доверия и уважения друг к другу.

         Вот что пережила эта маленькая девочка, сколько страха и боли в душе. Да то время было очень тяжелым, но это время, эти годы конечно лучше чем были.